Последний довод побежденных - Страница 69

— Убирай листву там, где ветки, ближе к концу. Отгребай в сторону верхний слой, он сухой, а нижний старайся не трогать и сильно не заминай. Делай как я, — кивнул, и, сделав пару шагов, оказался у вершины дерева. Нужно лишь аккуратно подчистить себе место внутри этого импровизированного шалаша. Чем я и занялся. Через пару минут, уяснив алгоритм, ко мне присоединился и Нельсон.

Первым и главным достоинством моего напарника было то, что он не задавал вопросов. Делал то, что я ему говорил, и молчал. Именно благодаря этому наша затея была достаточно быстро реализована. Мы запросто прошли по густому ковру из нападавших листьев, не наступая на них, чтобы не выдавать себя выдавленными следами, а опуская ногу наискось, в большей степени раздвигая покров. Аккуратно и в темпе разобрали листву с одной из сторон, прикрытой, в свою очередь, близкими кустами. Оставалось одно — расширить небольшую площадь внутри. Сделали мы это самым простым способом — переломали часть веток, тех, которые были достаточно сухими и мелкими, закинули внутрь рюкзаки, убрали винтовки и с приличным комфортом устроились сами.

Будь у меня лопата, я бы все обставил так, что даже самый зоркий глаз не определил бы меня. Я просто устроил бы окоп, вывел землю бруствером, укрыл ее листвой, естественно, под той же самой сосной, и готово. Тем не менее сожаление об отсутствии шанцевого инструмента не помешало мне соорудить другое укрытие, вряд ли сильно уступающее гипотетическому окопу. В окопе я был бы не наблюдаем с трех метров. В нашем завале нас было не видно метров с десяти. Для леса, где, скорее всего, наши поиски окончатся редким прочесыванием, данные различия были совершенно неважны. Можно было считать, что мы с Нельсоном успешно выполнили первую часть нашего плана — освобождение. Оставалось решить, каковы остальные части и что вообще он подразумевает, наш план.

Другие

— Илюхин Сергей Викторович. Двенадцатого года рождения. Лейтенант рабоче-крестьянской Красной Армии. Сдался в плен в апреле сорок второго года. Верно? — Еще бы не верно. Раскрытое дело лежало перед немецким офицером, с него и читал. А при допросе Илюхин не утаивал ничего, все рассказывал, как было. Так что — верно.

— Вас не устраивает нынешнее ваше положение?

— Нет.

— Мне хочется развернутого ответа. Если вы всего лишь трус, не желающий сражаться, с вами поступят соответственно.

Патетика. В которой нет понимания ни на грош. Громкие слова, одни лишь канцелярские обороты, не имеющие ничего общего с действительностью.

Илюхин давно смирился с тем, что жизнь пронизана ложью. Возможно, это ее базис, основание. Не три кита, и не большая черепаха, а скользкая, прилипчивая ложь. Он сам был апологетом неправды.

Он был фальшивым, как хамелеон. Приспособленцем, воспитанным жизнью.

Ему пришлось вступить на эту дорожку в возрасте десяти лет. И до того два года он побирался как мог, устраивался в жизни, а вот когда стукнуло десять, ему пришлось соврать по-крупному. Худому, как глист, мужчине средних лет, с бородкой и небольшими бакенбардами иссиня-черного цвета Илюхин рассказал про каппелевцев и повешенных родителей. Мужчина поверил. Потому что у Илюхина были честные глаза, и подобные истории не являлись редкостью для Западной Сибири.

Возможно, все было с точностью до наоборот. Или с небольшими вариациями. Не исключено, что отец Илюхина сам сражался за Каппеля, или Пепеляева, или еще кого, мало ли было отрядов и войск в то время! Ведь главное было в том, чтобы худой поверил, что родители Илюхина не были ПРОТИВ.

А потом был детдом. Где за ежедневной патокой лжи воспоминания стирались, тускнели самые яркие из них. Он учился верить во все, что говорил, и учился быть искренним, что бы ни произносил его язык. Поэтому сейчас Илюхин не удивлялся, что врут ему. А вот сам не мог сказать точно, обманывает или в самом деле говорит от души.

— Есть разница между сражениями и убийством. Я хотел сражаться на фронте, против коммунизма, а получил работу палача. И это не по мне.

Офицер, спокойно выслушав ответ Илюхина, тут же нашелся с возражениями:

— Служба в РОА будет отличаться?

— А вы знаете, что человек не сгорает? Невозможно сжечь его прямо вот до золы, до костей. Мы, когда загоняем их, запираем, они сначала от удушья погибают, потом вода выпаривается вся из тела, и оно скрючивается. Маленькое становится, сухое. Но дело в том, что это человек. Вы, может, и не понимаете этого. Вы считаете, что мы все, совершенно все русские — нелюди. А я так не могу. Я не могу сжигать и расстреливать людей.

По мере того как Илюхин говорил, гримаса недоумения на лице офицера сменилась брезгливостью. Прищурились глаза, слегка подернулись вверх уголки губ.

— Может быть, проще вернуть вас в лагерь?

— Может быть, — безропотно согласился Илюхин. Если уж он сам не мог сказать, насколько откровенен, мыслимо ли было просчитать его немецкому офицеру?

* * *

— Мерзавцы. Большевикам вы лизали зад, а как запахло жареным, нашли себе новых хозяев! Вы, отбросы, навозные черви! Мразь! Только и можете, что склониться перед силой и выбрать себе новый ошейник, — он немного перевел дух. И продолжил: — Думаете, эта форма вытравила из вас рабов? Вы теперь свободные люди, вольны делать что захотите? Черта с два! Как были пресмыкающимися, так ими и остались. Вы даже не псы, потому что и животные умеют быть верными одному хозяину. Вы — ничто. Пустое место, сосуд, наполненный ложью, завистью и страхом за свою никчемную жизнь!

Что их заставляло стоять безмолвно? Сжимать кулаки, бледнеть лицами, прятать глаза, однако же не покидать строй и молча выслушивать сыплющиеся оскорбления?