Последний довод побежденных - Страница 65

Глухо ударилась граната по вершине холма и, подпрыгивая, покатилась прямо на Свиридова. Лейтенант, не медля ни секунды, подхватился, прямо с земли стартуя, и ровно два шага сделал, прежде чем скупая, меткая очередь перебила ему ноги.

— В бога душу мать! — заорал во весь голос, заходясь от захлестывающей боли. И больше того, от обиды. Что так запросто купили его, гранатой, не снаряженной для взрыва! Он повернулся на бок, стараясь упереть в плечо автомат, но кто-то быстрый одним движением выбил оружие из рук. И тут же выкрутили ладони, не давая добраться до гранат, заламывая их безо всякой жалости.

— Сколько вас было, «иван»?

Свиридов плавал в тумане, состоящем из двух субстанций — боли и ненависти. И пока второе не уступало первому, все было достаточно неплохо.

— Сколько вас было, «иван»?

А у него, кажется, уже крошились зубы. И язык был прокушен, потому что кровь точно заливала рот. Он даже кашлял, когда она попадала в горло, и его переворачивали, старательно, вовремя, чтобы не задохнулся.

Потому что он нужен был им. Нужен, чтобы ответить на один, ну может быть, на два вопроса. И для того чтобы он это сделал, они готовы были пойти на все. Абсолютно на все.

Нож впивался в плоть, резал мышцы, сухожилия, упирался в нервы. Боль была не просто сильна. Она была нетерпима, но он терпел. Каждая миллисекунда, каждое мгновение, пока он корчился, пока его в буквальном смысле резали на куски, спасало других. И они уходили все дальше и дальше от преследования.

— Abart! — последнее, что он услышал в своей жизни. Следом за тем нож пронзил сердце.

Нельсон

— Ну и чего это все стоило? — скепсис в голосе моего товарища был вполне уместен. Ну и плюс, конечно, в силу своей жертвенности он имел право знать результаты моего культпохода. Или, если говорить геройски, разведки.

— Сейчас идет шестнадцатый год. Не тысяча девятьсот шестнадцатый, и не две тысячи шестнадцатый, а именно шестнадцатый. Вот такая новость! — постарался я сразу внести ясность, поразить своего товарища самым весомым своим достижением.

— И с какого же момента ведется летоисчисление? — правильным путем пошли измышления Бона.

Я и сам, как вы помните, собирался выяснить тот же самый момент, однако мне помешали.

— Без понятия. Этого мне узнать не удалось по причине появления твоих друзей. Которые обошлись со мной неласково. И с тобой, — добавил я справедливости ради.

Бон нахмурился. То ли демонстрируя мне работу своей глубокой мысли, то ли действительно задумался. Первый вариант, на мой взгляд, был более жизнеспособен.

— И это все, что ты умудрился узнать? — наконец-таки прижал меня в угол собеседник.

— Бон, слушай… ты не думай, что они тут пипец какие разговорчивые. Мне там как клещами пришлось вытягивать из этой дамочки слова. И она мне вообще влегкую сказала, всего пару слов. Забычила, что про войну ничего не знает, мол, не было вообще ничего. И все, на том наша познавательная беседа закончилась. Надо было тебе попозже подойти, ты слишком поспешил, — не удержался я от очередной язвительности.

Бон скривился. Недовольно так, прям как лимон съел.

— Ты думаешь, это я за тобой погнался? Лейтенанту доложили, что ты свалил, с поста внизу. Он поднял всех, и меня заодно.

Я кивнул. Понятно, что ж тут непонятного? На том наша беседа и окончилась. Мой товарищ в принципе не был разговорчивым, а я, напротив, говорил слишком много. Не исключено, что в дурном настроении я способен был сейчас создать конфликт, который был бы лишним в нашей ситуации.

Фигово, конечно, что моя тяга к знаниям стоила мне располосованной спины. Бон опять же получил. Кстати, скажу вам серьезно, я удивлен, что он вписался за меня. Я бы вообще деньги поставил, что он в такой ситуации выполнит приказ, неважно, я там на перекладине или Зоя Космодемьянская. Ан нет. Ну что ж, пять баллов.

Впрочем, все это отнюдь не отменяло моего беспокойства за нашу дальнейшую жизнь. Я покосился на Бона, но спрашивать у него ничего не стал. Ни совета, ни его мнения. Не хватало мне еще выслушивать убежденного фашиста.

Забрали нас через два дня. Ровным счетом. К тому времени моя спина, будем откровенны, не зажила. Кожа покрылась болячками, которые при любом неудобном движении лопались, причиняя мне боль. Плюс ко всему у меня поднялась температура, я натурально «горел» и с трудом воспринимал происходящее. Ну что поделать, вполне естественная заживляющая реакция организма.

Лечить меня никто даже не собирался. Как, собственно, и Бона. Впрочем, мой товарищ чрезвычайно легко выдержал всю эту экзекуцию, да и процесс заживления у него шел лучше, чем у меня.

Следует отдать должное, Бон со всей возможной старательностью за мной ухаживал. Кормил, поил, старался обмывать спину и класть холодные компрессы на голову. Я поначалу возражал, но очень быстро перестал. Просто не было уже ни сил, ни желания. В дерьмовом самочувствии растворился мой скепсис и желание впрыснуть яд ближнему своему. Поэтому я больше молчал, молча пил, молча хлебал поданную еду, совершенно не чувствуя вкуса, и молча спал. Молча справлял естественные нужды, и с Боном особо разговоров не заводил. Впрочем, и он не был феерично общительным.

Кроме моего самочувствия нашему общению препятствовали и другие факторы. Ну, к примеру, нам тривиально не о чем было поговорить. Я всю жизнь считал подобных Бону не более чем узколобыми фашистами и мнения своего даже сейчас не изменил. То есть поймите меня правильно, я очень был благодарен ему за заботу обо мне, но, тем не менее, говорить мне с ним было не о чем.