Последний довод побежденных - Страница 63

— Этого тоже… к соседней перекладине. Десять ударов за неповиновение приказу.

Я не удивился. Этого следовало ожидать. Лейтенант не был командиром. Командир так не поступает, не наказывает без вины. Не пыжится и не оскорбляет своих бойцов.

Я занял место рядом с Нельсоном. С меня также сняли рубашку и майку, обнажая спину, привязали веревками к перекладине турника. И все это время у меня в голове крутилась одна мысль. Парадоксальная. За все время пребывания в этом мире я так и не увидел никого, кого бы мне хотелось называть другом. Кроме Нельсона. Которого я в том, другом мире, не любил и не уважал.

Того и следовало ожидать. Нельсон спекся очень быстро. Нам досталось одинаково, но я хотя бы примерно знал, что меня ожидает. Мой товарищ был слаб для таких экзекуций. Мне показалось, что он даже сознание терял пару раз, но за это поручиться не могу. Самому было отнюдь не в кайф то, что происходило.

Я держался как мог. Не стойко, как показывают в фильмах. Признаюсь, орал как резаный. От каждого удара. Только первый выдержал достойно — резко выдохнул. Потом боль выходила с криком, потому что держать ее в себе было просто нереально. Это все мелкие сравнения — до кости там, до мяса. Насквозь не хотите? На самом деле — насквозь, ощущение, что тебя что-то раскраивает на две половинки. Сдирает с тебя кожу, и куда-то в нутро устремляется. Больно. Мягко говоря, больно.

А после нас просто отвязали. Нельсон свалился, негромко постанывая, и кто-то из уродов пнул его. Раз, другой, третий, со все возрастающей злостью, приказывая встать. Бог свидетель, мне было очень херово, но я нашел в себе силы наклониться за товарищем и поставить его на ноги. Нельсон был в прострации, по-хорошему, ему можно было засчитать нокдаун. Глаза смотрели в никуда, ноги заплетались, короче, идти он мог лишь с моей помощью. Но мог же.

Лейтенант чего-то протрещал нам о своем великодушии и велел бойцам сопроводить нас в карцер. Вот такое вот великодушие. Оливковые, отойдя от нас в сторону, сформировали подобие охранного порядка и повели в глубь двора, в сторону разномастных хозяйственных построек.

Карцером оказался один из сараев. Обычный сарай, закрывающийся на засов. Внутреннее убранство отдавало аскетичностью и пристрастием к спартанству. Только солома по углам, и плохо вычищенный земляной пол с остатками каких-то круп. Ничего другого мы с Нельсоном, судя по всему, были недостойны. Я аккуратно опустил своего товарища на более-менее приличную кучу отходов сельхозпродукции и сам присел над ним на корточках.

Мысли мои, как говорится в книгах, были безрадостны. Я не мог оценить всю картину, не мог привести каких-либо логических выводов, но я точно понимал, что это не место для меня. Вот что хотите делайте, но я никогда не думал, что меня за службу без нареканий будут хлестать плетью и запирать в сарай, как скотину. Меня. Как животное.

Мне этого достало там, у себя на родине. Я себя там чувствовал человеком второго сорта и менять шило на мыло не собирался.

Все мысли, что я раньше высказывал Нельсону, все, о чем говорил ему с радостью, все, что подмечал ранее, теперь казалось мне сродни замкам из песка. Первый же прилив показал мне, что я ничего нового для себя не открыл. Мною помыкали, мне приказывали, и вместо благодарности меня лишь макали в дерьмо. С головой.

И… мать вашу, я против этого!

Сказать, что к нам отнеслись по-свински, значит ничего не сказать. Мы несколько часов пробыли без воды, а между тем буквально раздирало пить. Хорошо еще, что Нельсон практически сразу отрубился, по крайней мере, мне не пришлось переживать за него.

Позаботиться о нас соизволили только ближе к вечеру, часам к четырем-пяти. К тому времени я сам находился на грани обморока и от слабости ловил глюки. Впрочем, заботой то, что произошло, можно назвать весьма условно. Нам принесли кувшин с водой и какую-то бурду в двух мисках.

Я всегда предпочитал воспринимать жизненные закидоны как некий барьер, который нужно преодолеть. Это разумно, это правильно. Без трудностей не будешь изменяться, не будешь расти над собой. Без проблем живет алкашня и наркоши, спившиеся дегенераты, для которых «белый» — не гордое название нации, а всего лишь наименование порошка.

Сегодняшний день принес мне новое испытание, которое я должен был выдержать. Вместе с тем я не мог не заметить, что это испытание со мной разделил и Нельсон и завершил его с честью. Возможно, я не решусь назвать его сейчас своим близким, однако свою нацию он не опозорил, и это уже говорящий момент для меня.

Там, в нашем мире, Нельсон никогда бы не стал мне другом. Я высказывался уже по этому поводу, кажется, но настала пора конкретизировать. Вообще Нельсон был не из моего круга общения. Даже не хулиган толком, а так, что-то около того. По большому счету всего лишь выездной «болела». Все, чем жил я — клуб, честь, раса, — мало что значило для него. Мы в той же мере «гончим» с ним за один клуб, как и с каким-нибудь Иваном Петровичем, сидящим на «стаде» каждую субботу и пьющим пиво. Мой образ жизни — это «околофутбол», правые идеи и клуб. Для него это лишь часть хобби, не более того. И по социальной лестнице между нами разница не то что в ступеньки, а в несколько этажей, не меньше.

По большому счету Нельсон в определенный момент в нашем мире стал бы моим врагом. Неизбежно. Сама принадлежность к русской нации не дает никаких гарантий защиты. Родители Нельсона, да и он сам в свободное от боления время были частью той системы, с которой я и мои соратники долгое время боролись. Рано или поздно, и я верю в это, во время революции я и такие, как я, сошлись бы с ним и с такими, как он, лицом к лицу. Потому что пособничество должно быть наказано в той же мере, что и само преступление.