Последний довод побежденных - Страница 38

— Там…. идут… — честно старался он пояснить, но дыхания категорически не хватало.

— Подыши, а потом скажешь, — переглянулся Развалов с Настей, уже предполагая, что принесенная весть его не обрадует.

Весь рассказ Ивана разведчик выслушал с каменным лицом. Ни следа эмоций не проступило на нем. Единственное, что ему было важно, он уточнил практически сразу. И ответ получил категоричный, абсолютно полный и обоснованный. Те призрачные шансы, что он имел, рассказ Ивана о появлении немцев перекрывал напрочь. И вот тогда Развалов понял, что от судьбы действительно не уйдешь. Раз уж пошли такие дела, раз уж приходится прогибаться под обстоятельства, то, наверное, нужно встретить их с честью. Достойно.

— Бери куртку. Без разговоров, бери, и все! — Игорь сунул в руки девушке верхнюю часть костюма Яковенко. Ивану отдал свою куртку, резко и решительно, до стрельнувшей в мозг боли от ран, сдернув ее с себя. — Мигом сейчас в лес. Без геройства. Место выберите, чтобы не видели вас, и все наблюдайте, обскажете потом нашим. Сколько, с каким оружием были. Ну… и даст бог, сколько осталось, передайте Терехову. И все. Брысь отсюда!

Куда там… так и стояли. Иван насупил сурово брови, а Настя, прижимая к груди куртку, упрямо сводила морщинку на красивом, высоком лбу.

— Приказ это, — качнул головой Развалов, — а приказы… коли вы бойцы, знать должны, не обсуждаются. Марш на указанную позицию!

И тут Настя первой сообразила. Там, где упирался бы Иванко да под ногами крутился, девчонка только прижалась к Развалову, прильнула худеньким тельцем, и он, поняв ее без слов, наклонился. Чтобы словить поцелуй в щеку, в колючую, дня три уж не бритую. Мелькнуло в голове у разведчика вовсе уж крамольное, что лучше бы в лоб. Куда как лучше.

Девочка сунула руки в куртку, накидывая ее на себя, застегивая. Капюшон натянула на голову. Глядя на нее, последовал ее примеру и Иван. Развалов, отвернувшись, шагнул в угол, присел, развязывая узел рюкзака с тем имуществом, что ему осталось от ушедшей группы Терехова. Не оглянулся, не посмотрел больше на ребят. Те проводили его коротким взглядом, а Иван, может, и дольше бы, смотрел и смотрел, если бы не взяла Настя за руку, не дернула, буквально вытащив за собой в открытую дверь. Развалов видеть этого не хотел, не намеревался. Дела у него были другие, хоть и менее важные, чем жизнь двоих пострелят, однако тоже не терпящие отлагательства.

* * *

По мнению Шинля, самым простым было бы шарахнуть по домику из орудия. Низкое, из потемневших бревен строение, как и все у этих восточных варваров, не внушало доверия. Выстрел прямой наводкой из любого орудия, из той же «колотушки», обрушит этот шалаш, и не надо будет с ним возиться. Война в России ломала все привычные стереотипы. Любые.

Можно было занять мост в Голландии, свалившись ублюдкам прямо на голову. И держать оборону против черт знает скольких батальонов, стоять насмерть, и в то же время войти в ближайшее кафе на чашку кофе. Можно было свободно постричься в парикмахерской Роттердама, сразу после боя. И голландцы, и малахольные французы были хороши на поле боя, но, побежденные, вели себя цивилизованно. Сражаясь с ними, и помыслить было невозможно, что тот, кто сложил оружие, завтра ударит тебя в спину. Что тот, кто утром готовил тебе кофе, смотрел подобострастно и брал шоколад из твоих рук, захлопнет в обед дверь, подопрет ее снаружи и подожжет свой дом. У русских было атрофировано понятие чести и совести. Они не признавали никаких законов ведения войны.

— Эй! Есть кто? — Именно по этой причине и он, и его бойцы, не желая рисковать, заняли позиции метрах в тридцати от дома, препоручив сомнительную честь брать партизан русским предателям. Именно оттого они, прильнув к бревенчатым стенам, двое с одной стороны, а один — с другой, сейчас и кричали в дверь.

— Я гранату кину! — добавил тот, что считался главным, старшим среди бойцов РОА, и носил какие-то нашивки. В этих званиях Шинль не разбирался и исправлять это упущение не собирался. Зато последняя фраза вызывала живую реакцию у тех, кто находился в доме:

— Не надо! Я сдаюсь, сдаюсь! Я ранен, еще двое со мной! Раненые! — Голос, раздавшийся из домика, демонстрировал высшую степень готовности. Прямо-таки идеальную. Переглянувшись, один из власовцев отделился от стены, распахнул дверь, отталкивая ее сапогом, и тут же отскочил от проема. Шинль, заметив это, ухмыльнулся. Что ж, недоверие у русских в крови.

Однако ожидаемой очереди из темноты дверного проема не раздалось. И граната, которую можно было ожидать, также не вылетела. Надо отметить, Шинля это не смутило, но и не порадовало. Иваны сдавались охотно, вот только к третьему году войны делать они это стали менее организованно и гораздо более коварно. Будь эта стойкость, рожденная победами, присуща им в сорок первом…

С явной неохотой боец, показав рукой, нырнул в дом. За ним последовал еще один, а третий, тот самый командир, остался снаружи. Шинль оценил это как вполне грамотный ход, оправданный исключительно чувством самосохранения. Сам обер-ефрейтор даже и приближаться к злополучному строению не хотел. Вместо того он дал знак рассредоточиться своим бойцам, на случай внезапной угрозы. Группа его, прекрасно понимая, разделилась на тройки, взяв под прицел не только сам дом… положим, оттуда-то неприятностей ждать не приходилось, но в большей степени — довольно близко прилегающий лес. Что такое партизаны, Шинль знал прекрасно. За годы войны русские достигли весьма приличных результатов в малой войне. Впрочем, и в большой показатели были не хуже.