Последний довод побежденных - Страница 26

— Нас четверо, двое немцев, шестеро из нашего батальона. Полицаи все разбежались, — покладисто предоставил информацию Свиридов, видимо, уже отчасти входя в роль подчиненного.

— Кто-то из них разделяет ваши мысли?

Ответ насторожил своей торопливостью. Впрочем, довольно быстро он был подкреплен объяснением:

— Нет. Никто. Нужно их ликвидировать, всех.

Терехов чуть прищурился, ища подоплеку высказанных мыслей на лице Свиридова. Тот впервые не отвел глаза и взглядом не задрожал. Видимо, высказанное было чрезвычайно важно для него. Подтверждение последовало тут же:

— Это наше условие. Ликвидация всех.

Терехов, прекратив пытливо высматривать нечто таинственное на лице старшего лейтенанта, скользнул взглядом по его бойцам, отметил, как напряжен каждый из них, как слегка изменяют положение рук, сдвигаются назад, выбирая нужную позу для моментального открытия огня. Видимо, это действительно важно. Настолько, что можно пренебречь вполне реальной, осязаемой уже ниточкой спасения в виде капитана разведчиков.

Потратив секунду на размышления, Терехов, как ему казалось, нашел причину. Собственно, лежала она на поверхности, стоило лишь немного провести анализ сказанного. Операция, ликвидированные местные. Операция с партизанами. Это все с подачи, со слов Свиридова. И, судя по всему, лейтенант не желает, чтобы всплыла какая-либо иная версия. Абсолютно понятное с его стороны желание. И по большому счету Терехов не имел ничего против. Это даже сделкой с совестью назвать было нельзя. Шестеро бойцов РОА и двое немецких офицеров, по мнению Терехова, явно зажились на свете.

— Хорошо. Я не против.

Олаф Ланге, заложив пальцы за ремень, любовался открывающимся видом. Картина природы, раскинувшаяся перед ним, вполне была достойна пера Каруса. Темные, золотящиеся осенними листьями дубы, преисполненные подлинного величия, загадочная, скрытая покровами леса, тишина.

Изначально Олаф желал имение на берегу моря. Крым, Украина, Тамань. С самого детства угрюмое море Штральзунда, суровые скалы Рюгена и бесчисленные озера Померании оставили столь яркое впечатление, что летом сорок третьего Ланге был просто потрясен, попав на Украину. Огромные, бесконечные как в своем пространстве, так и в своей свободе степи. Голубое, теплое, глубокое Черное море, с неповторимым соленым и йодистым запахом. Шелестящий в высоких травах ветер, одинокие, раскидисто-мощные, редкие деревья словно олицетворяли то, что шептала, взвиваясь теплой пылью, земля: «Воля!».

Все было необычным. В сравнении с дубравами, тяжелым и сырым воздухом побережья эта земля привольных степей с редкими деревьями казалась раем. И все же с пляжей, с золотистого песка, с виноградников, тянуло Олафа к тому, что останется родным всегда, во веки веков. Хотелось того, к чему привык сызмальства, и здесь, в окрестностях местечка с непривычным и странным названием — Сосняки, лейтенант нашел то, что искал. Та же успокоенность, прореженные дубравами поля и взгорья, неторопливое течение времени. Пожалуй, здесь, как и в Мекленбурге, можно было встретить конец света.

Возможно, Ланге несколько преувеличивал, но юности свойственен идеализм. И в силу того лейтенант искренне проникся симпатией к Соснякам. В оборудование позиций, которые должны были занять пехотные части, Олаф вкладывал всю душу, превращая фортификацию в искусство. Ланге считал, что обороняет свою землю, и, безусловно, со своей точки зрения, он был прав. Ведь каждый солдат Рейха после победы в войне с Советами должен был получить свой надел земли. Олаф предпочел бы как раз Сосняки.

Впрочем, до того следовало защитить эту землю, не допустить коммунистические орды до Днепра. На востоке, как раз там, куда лицом стоял Ланге, километрах в пятидесяти-шестидесяти, застыла в ожидании военная машина Сталина. Остановленная сопротивлением доблестных частей Вермахта, она все еще была сильна, раз укрепленные позиции строятся в тылу. Значит, не совсем еще выдохлись азиаты, и танки, тысячами сожженные в ходе операции «Цитадель», уничтожены не все.

Подобные мысли всегда навевали тоску на Ланге. Естественно, он привык верить как фюреру, так и доктору Геббельсу. Тем более те же взгляды на ход войны озвучивал и майор Вайзен. Однако при этом существовали некие объективные факторы, не принимать во внимание которые было невозможно. Лейтенант занимался фортификацией, не имея до сих пор в наличии ни одного бетонного колпака. Ни одного противотанкового ежа. Ни одной мины. Все, чем ограничивалась подготовка, так это изготовление противотанкового рва да рытье траншей и блиндажей силами мобилизованного населения. От этого до полноценного возведения укреплений было примерно столько же, как от Мелитополя до Луны.

«Восточный вал», страшный, монументальный в названии, состоял из тысяч укреплений. Одним из звеньев этой несокрушимой цепи должен был стать и их укрепрайон. Для исполнения этой цели деревня, удачно расположенная на пологой возвышенности, практически вся была изрыта траншеями и ходами. Соединялись рвами дома, укреплялись, обкладывались бревнами фундаменты хат, готовились огневые точки, позиции под орудия. Возможно, это и не было вершиной военной мысли, но сделано, на взгляд Ланге, все было достаточно добротно. Отступающая шестая армия, не совсем оправдавшая свое громкое название армии «мстителей», могла зацепиться за позиции, остановить нашествие азиатов. Однако проблема была в том, что даже готовые доты были заполнены пулеметами едва на треть. Об орудиях можно было вообще не говорить: не имелось ни одной единицы ни противопехотных, ни противотанковых. По сути, укрепления налицо, но чем их оборонять, совершенно неизвестно. Меж тем место, выбранное для обороны, поражало своей перспективностью. Господствующая возвышенность, на многие километры кругом. Впереди и с флангов лишенная любой растительности степь с редкими клиньями дубрав и заросшими кустарниками глубокими балками. Позади, с тыла, болотистый спуск к Молочной и ее ленивая, зеленая гладь.