Последний довод побежденных - Страница 24

С другой стороны, понимал капитан, что, проследи он и весь день, не увидел бы засады. Судя по тому, что их приняли прямо в доме, в котором была обозначена явка, охотились именно на них. Такой ловушке противопоставить нечего.

Конечно, не факт, что говорящий указания — враг. Не исключено, что из партизан, из своих. И это, безусловно, удерживало капитана от самого логичного и верного шага — просто рвануть гранату из кармана. Впрочем, и без того ситуация вовсе не виделась проигрышной. Нагибаясь, медленно, как и сказал невидимка, Терехов абсолютно обычным, тем же неторопливым движением скользнул в карман маскировочного костюма, вытянул ребристую «лимонку», и на возврате, сжимая пальцами гранату, большим дернул чеку. Распрямился, демонстративно показывая зажатую в кулак ладонь. Не поворачиваясь к говорящему.

— Большой вперед идет, дверь открывает одной рукой, вторая на затылке, — совершенно ничего не изменилось в голосе держащего их на мушке. Будто и не видел гранаты. Впрочем… может и не видел.

— Кто такой? — подал голос Терехов, и без его команды Клыков не сделал ни шага вперед.

— Все разговоры в доме, — как отрезал собеседник.

— Нам терять нечего, покойники все здесь, граната оборонительная, — чуть прощупывая, чувствуя, как в венах закипает адреналин, напомнил Терехов.

— Вот и поговорим в доме. Пуганые мы, шагайте в комнаты. — Совершенно не произвело впечатления. Ни малейшего — ни голос не дрогнул, ни дыхание не участилось. Это немного меняло ситуацию. Говор точно русский, без изъянов, западный скорее, с характерными гласными. Хотя — необязательно, поставить можно что угодно. А вот эта уверенность… Или от профессионализма большого, или от отчаяния. Ни то, ни другое не покачать, не выиграть на простых нервах, на скандале и крике.

— Вперед, — приказал капитан Клыкову, стоящему как истукан и ждущему распоряжений.

Сержант шагнул вперед, открыл дверь, пошире ее распахивая, молча окинул взором то, что открылось глазам, и переступил порог. Следом направился и Терехов, зажимая в правой руке гранату.

Большая комната. За широким столом, в круге света, создаваемого трепетом керосиновой лампы, трое. В немецкой полевой серо-зеленой форме. Шансы капитану просчитывать и не стоило. Сзади боец, впереди у двоих подняты автоматы. Чесанут очередью, и поминай как звали. Терехов, мрачно обведя взглядом троих сидящих, развернул ладонь, показывая гранату, зажатую в кулаке.

— Граната-то откуда? — делано-спокойно, чуть прищурившись, поинтересовался обосновавший в центре стола мужчина, одетый сообразно всем остальным, в немецкую форму с погонами и петлицами лейтенанта. Поскольку обращался он, видимо, к своему подчиненному, капитан промолчал. И верно сделал, поскольку из-за его спины, все еще из сеней, ответили:

— Когда разоружались, достали.

— Вы, товарищ командир, чеку воткните, — перевел взгляд на Терехова мужчина. — Поговорим по-доброму.

— И не подумаю, — качнул головой капитан.

Положить ублюдков хотелось. Но еще больше было желание не попасть в плен. Ему как разведчику рассчитывать на снисхождение не приходилось при любых раскладах.

— Ну, хорошо, — все так же спокойно продолжил мужчина. — Вы, собственно, чего этим добиваетесь? Размена хотите? Не узнав ничего толком, не поинтересовавшись. По-моему, глупо.

В ответ на эту речь Терехов только пожал плечами. В разговор вступать он не собирался, прекрасно понимая, что целью любого диалога сейчас будет одно — расслабить собеседника, заставить его притупить бдительность.

— Видимо, мне следует представиться… — Мужчина немного сдал назад, в легком прищуре взглянув на собеседника. Терехов снова никак не отреагировал. — Лейтенант Свиридов, 621-й батальон, РОА. Если это вам о чем-то говорит.

Говорило, конечно. Причем именно Терехову, в силу рода его занятий. Это несколько проясняло создавшееся положение, но одновременно и неимоверно усложняло. Отвечать, по уже сложившейся традиции, капитан не стал. Признание коллаборациониста, судя по всему, грозило быть лишь началом исповеди. И Свиридов не стал ломаться. Окончательно отдав инициативу в разговоре, глупо было бы вот сейчас замыкаться в себе:

— Мне нужна связь с вашим командованием.

Терехов не удержался и кивнул понимающе. Это полностью вписывалось в ту шаткую версию, которая уже сложилась у него в голове:

— Вам нужен кто-то определенный? — вступил он в разговор.

— Верно, — не стал отпираться Свиридов. Поджал губы, внимательно изучая стоящего перед ним советского разведчика.

Для посвященных совершенно не было секретом одно достаточно пикантное и вместе с тем тщательно скрываемое обстоятельство. В июле нынешнего года, во время контрудара под Курском, некоторые немецкие части открыли фронт. Это и были так называемые «восточные батальоны» РОА, не пожелавшие сражаться с русскими. В силу своей осведомленности Терехов прекрасно понимал, что не только, вернее даже, не столько патриотизм был тому виной, а прежде всего грамотная и кропотливая работа в рядах армии предателей агентов НКВД. Некоторые из частей, формируемых из советских военнопленных, сражались с упорством, достойным лучшего применения. Но вот в конкретном случае, батальоны, по численности равные полкам, фронт для наступающих открыли.

И восточным формированиям это аукнулось незамедлительно. Первым получил свою порцию Власов, еще по весне. Агитируя по фронту уже сформированные части, он наговорил столько запретного, что генерала просто вернули туда, откуда взяли — в лагерь. Нужно было умудриться при проведении бесед с солдатами приводить в пример себя, аргументируя стойкость и приверженность идеалам обороной Киева, выходом из окружения, а затем и зимней битвой под Москвой. После того как Гиммлер напрямую обвинил сражающихся на их стороне коллаборационистов в предательстве, восточные батальоны подлежали расформированию. Однако произвести столь масштабную операцию было фактически невозможно. Общая численность восточных частей колебалась в районе 200 000 человек, и разоружение, помещение в лагеря столь крупной массы солдат и офицеров, кстати говоря, весьма сплоченных, с налаженными связями между частями, грозило бы открытым бунтом. По сути, авантюра с Власовым и его армией из неплохой с виду идеи очень быстро превратилась в откровенный провал. Власов, имея чрезвычайно высокий и, надо сказать, заслуженный авторитет среди советских военнопленных, стал фигурой значимой, с которой следовало считаться. В той или иной степени он держал в руках общим счетом не менее пятнадцати полнокровных дивизий, которые стремились на фронт, но воевать не собирались, выполнять вспомогательные и полицейские функции не желали, а на малейшее ущемление их прав реагировали незамедлительно и очень остро. К осени 43-го большинство восточных формирований были отправлены во Францию и Италию. Идея заставить русских сражаться с русскими провалилась.