Последний довод побежденных - Страница 14

Конечно, Катэ не была скромницей, и в чемодане, там, где Олаф хранил письма своей невесты, скрывал он и некоторые другие фото, на которые, думается, имел право. И все же, все же любовь к Катарине не сводилась к одной лишь страсти, и буйство плоти, которому предавались молодые люди, всегда было продолжением их глубоких чувств, а не удовлетворением лишь сиюминутных желаний.

...

«Вы пишете о том, что собрали теплые вещи. Однако уверяю вас, моя любовь, все, что необходимо, армия имеет заботой фюрера. К тому же рассказы о свирепых морозах России справедливы лишь по отношению к зиме, моя дорогая, до которой еще очень и очень далеко! Прошу вас ни в коей мере не беспокоиться, снабжение и еда у меня просто замечательны. Не исключено, что война закончится в самое ближайшее время, разумеется, нашей безоговорочной победой. Судя по всему, Советы выдохлись, бои, недавно еще кипевшие, последнее время сходят на нет. Уверен, это свидетельствует о том, что после ужасающих потерь Сталину не удастся восстановить численность своей армии. В конце концов когда-то должны кончиться эти бесчисленные азиатские орды, Катэ! Об одном прошу, нет, умоляю вас, моя милая, — не будьте беспечны, заботьтесь о своей жизни и о своих родителях. Не пренебрегайте безопасностью. Англичане и эти выродки американцы не имеют никакого представления о правилах и тоне ведения войны. В то время как русские хотя бы стараются воевать лицом к лицу, островитяне сбрасывают бомбы с неба. И мне, дорогая моя, не хотелось бы, чтобы нелепая случайность разлучила меня с вами. Примите мои искренние слова, я помню вас, люблю, и мысли о вас — единственное, что скрашивает мои будни в этих диких, первобытных местах. Берегите себя, Катэ, любящий вас

Точка была поставлена, и Ланге, как и всегда в моменты написания писем, испытывал чувство легкости и расслабленности. Словно бы ему выпадало прикосновение к дому и драгоценные секунды в объятиях своей любимой.

Ланге был солдатом новой формации, из тех кругов, что вынужденно были затронуты войной. Потери сорок второго года вынудили Германию объявить всеобщую мобилизацию, ставя под ружье всех тех, кто не должен был воевать. Конечно, и нужно было бы жить на территории Третьего рейха, быть первыми ласточками новой расы. Стать отцами тех, кто будет воспитан в режиме нового мирового порядка.

Однако русские запредельным усилием, упрямством воли и характера сумели нанести весьма чувствительные поражения войскам Вермахта. Да, скрывать это было бы глупо — пришлось покинуть Кавказ, отойти от Волги в тот самый миг, когда, казалось бы, судьба мира уже была решена. Одному богу ведомо, скольких жизней стоило это коммунистам. Но если евреи, устроившиеся у кормила власти Советов, могли не считать своих азиатов, плодящихся не хуже тараканов, и трупами их выкладывать километры, то потеря каждого немца для Рейха была невосполнима. Сравнима ли жизнь полуживотного с жизнью германца? Сталин, понимая ответ, кидал на чашу весов миллионы своих фанатичных солдат в бессмысленном и упорном сопротивлении.

Это были горькие мысли, но, не думая о поражениях, не достичь побед. Из того, что произошло, следует извлекать уроки, и Ланге предпочитал делать это. Инженерный батальон Олафа не участвовал пока в боях. Строительство укреплений, оборонительных полос для непрерывно отступающих армий требовало немалых затрат сил и средств.

Стук в дверь оторвал Олафа от его размышлений. Тактичный майор Вайзен не счел возможным пройти в комнату, которую они делили на двоих, без предупреждения. Впрочем, это было, конечно же, формально, и в большей степени условно.

— Не помешаю, Олаф?

— Ни в коем случае, герр майор, прошу вас, — Ланге указал на свободный стул, приставленный к столу.

Вайзен опустился на него, заметил так и не убранную фотографию в рамке, учтиво кивнул:

— Фройляйн, рад видеть вас.

Олаф усмехнулся — против он ничего не имел. Даже в условиях тяжелой и кровопролитной войны должно оставаться время на мелкие радости.

— Надеюсь, фройляйн не откажется составить нам компанию? — Вайзен выставил на стол принесенную с собой темную бутылку и два чисто вымытых стеклянных стакана. В конце концов, пить вино из кружек было немыслимо даже сейчас. И вновь Олаф не стал возражать против присутствия фройляйн. Не первый раз уже это было, и пусть не превратилось в традицию у Вайзена, но было, думается, уже близко к этому.

— Непривычно, — поднял глаза на Вайзена Ланге, отведав вина. Покатал языком, небом ощутил вкус. Сладковатый, терпкий, насыщенный.

— Да уж, ничего общего с рейнским, — согласился майор, в свою очередь с удовольствием сделав пробный глоток. — Я бы сравнил с испанским, но тут чистая сладость, нет характерной горечи, — заметил он.

— Удивительно, — подхватил тут же Олаф. — Удивительно, герр майор, эта страна — и вдруг совсем неплохое вино!

Ему нравилось разговаривать с командиром. Тот, безусловно, был умен и, более того, житейски мудр. Будучи по образованию и роду занятий учителем словесности, майор добровольно пошел защищать интересы Рейха на Востоке. С Вайзеном всегда было о чем поговорить.

— А что, Олаф, на ваш взгляд, не так с этой страной? — ласково улыбнулся майор, судя по всему и сам довольный назревающей дискуссией.

— Коммунисты, они как плесень здесь, они отравляют жизнь, умы миллионов и миллионов, заставляя бессмысленно погибать, сопротивляться культуре, которую несем им мы, немцы. Не понимаю, насколько же нужно быть фанатиком, чтобы не понять одного — мы не завоеватели! Мы единственно несли мир, несли свободу этому народу, а он поднял на нас оружие. Вместо того чтобы встать вместе с нами, уничтожить эту еврейскую верхушку! Что это, майор, трагическая ошибка или тот русский характер, который описал Достоевский или Тургенев?